После выборов-2020 и продолжающихся репрессий сотни беларусских семей оказались разлучены. Дети не могут навестить родителей, внуки — бабушек и дедушек. Все, что остается, — голос в трубке смартфона, видеосвязь и, если повезет, редкие встречи, но сначала — долгие дороги. На праздники подарки только онлайн, и среди фраз при обсуждении темы похорон короткое: «Я не приеду». «Зеркало» записало монологи трех читательниц, которых в Беларуси ждут самые близкие люди, но шансов обнять их на родной земле женщины пока не видят.
В целях безопасности имена собеседниц изменены.
Кристина, 45 лет, Минская область: «Ты же понимаешь, что мы можем никогда больше не увидеться?»
— После всех событий, произошедших в 2020, чувство тревоги нарастало в геометрической прогрессии. Идешь на улицу, удаляешь Telegram, возвращаешься, восстанавливаешь — и так бесконечно. Было ощущение, что у силовиков просто до меня не дошли руки, но вот еще немного, и это обязательно случится. Представляла сцену, как в нашу квартиру выбивают дверь, меня кладут на пол, выкидывают все из шкафов, а моя пожилая мама смотрит на это и теряет сознание… Из-за ситуации в стране из профессии пришлось уйти. Чтобы на что-то жить, порой бралась сразу за пять работ, но в сумме получала не больше 300 долларов.
С войной паранойя усилилась. Думала, сейчас и у нас начнется. А у меня сыну 10 лет… В марте 2022-го срочно сделали шенген-визы, чтобы была возможность «выскочить». Летом на накопленные деньги съездили с ребенком в Европу. Понимала, не хочу назад, но мы вернулись. В Беларуси почувствовала: снова надо куда-то уехать, потому что невозможно. Невозможно ни дышать, ничего. И тут случилось счастливое стечение обстоятельств, появилась возможность эмигрировать, и я стала собирать документы.
На тот момент мы с сыном жили с моей мамой. Сказала ей о своем решении, она спокойно отреагировала. Шутила: «Наконец-то у меня в квартире будет порядок. Начну делать что хочу, хлопать дверью, мыть посуду, когда посчитаю нужным» (смеется).
Маме около 80, но она абсолютно современная. Очень эмпатичная и все понимающая. У нее нет такого, что дети должны родителям и я обязана за ней смотреть. Перед отъездом сшила ей наволочку, говорю: «Будешь спать, меня вспоминать». Рассказывает: «Лягу на эту подушку и о тебе думаю». Такие мелкие моменты, но важные.
Несмотря на возраст, мама очень активная. Понимала, я не оставляю ее одну в стране, от этого было легче. Моя сестра — ее вторая дочь, живет с ней в одном городе, они друг другу помогают. Рядом соседка — чуть что, тоже выручит.
В один из дней перед нашим отъездом мама обронила: «Слушай, если умру, на похороны прилетать не надо, потому что мне будет уже все равно». Черный юмор у нас в семье на первом месте (улыбается).
Мы уезжали в 2022-м. Это было раннее утро. Попрощались, обнялись. «Ты же понимаешь, что мы можем никогда больше не увидеться?» — спросила я. Она ответила, что для нее главное, чтобы мы были счастливы, и пошла спать. Конечно, эта ситуация далась ей непросто, и ушла она только потому, что ей были невыносимы эти последние часы. С той фразой, сказанной вживую, живу до сих пор…
Вспоминаю еще момент вечера перед расставанием. Мама у меня миниатюрная, шучу: «Можно у тебя на ручках посижу?» Смеется: «Давай, моя кобылка, садись». Обняла меня… Боже, когда это все закончится… Она повторяла: «Все будет хорошо. Сейчас проще, есть видеосвязь, ты можешь звонить». Стоит, правда, сделать оговорку, у мамы кнопочный телефон. Позже предлагала купить ей смартфон. Не хочет, говорит: «Нету сил разбираться» (улыбается).
Офлайн с мамой мы не виделись почти три года. В последнюю ночь дома спросила у нее: «А ты ко мне приедешь?» Ответила: «Не знаю». У нее проблемы с суставами, она не может долго сидеть в одном положении, а прямых рейсов из Минска до нас нет. Предлагала встретиться в Грузии, она отказалась: «Тяжело», — но я абсолютно не обижаюсь.
На праздники всегда заказываю ей цветы. У меня есть подружка, которой перевожу деньги, говорю, что купить, и она завозит. Это сейчас достаточно просто.
За все время ни разу не пожалела, что уехала. Возвращаться в Беларусь и проверять, случится ли со мной что-то, не планирую. Да и когда листаешь новости, понимаешь: «А куда ехать?» Кроме семьи, там больше нет ничего, что люблю. А родные… Опять-таки ты же на связи все время. Наверное, когда знаешь, что у них все хорошо (никто смертельно не болен, деньги есть), легче.
Как созваниваемся с мамой? Когда рядом с ней есть кто-то со смартфоном. Бывает, можем по три недели не разговаривать, а случается, общаемся пару дней подряд. Рассказываем свои новости, смеемся. Летом обсуждаем помидоры с кабачками. Про погоду постоянно шутим. Как-то она звонит из машины. Спрашиваю: «Почему ты в шапке?» Она: «Так холодно же», а я: «А у нас +30°С».
Рассказываю маме какие-то беларусские новости. Она понимает, что здесь, где я, лучше.
Когда говорим, как скучаем, начинаю злиться. Нет, не из-за темы, а потому что хочется увидеться, а это невозможно. Бывает, могу положить трубку и расплакаться. Или очень редко в конце разговора прослезиться. Почему? Наверное, потому что беседа подходит к концу. Чувствуешь какое-то бессилие. Вроде бы есть деньги, чтобы билеты купить, а возможности обняться нет. Будто она на Луне, а я на Марсе.
Обидно, что один из близких людей, зная нашу ситуацию, рассуждает: «А чего вы выходили? Ты не знала, что ничего не получится?» Останавливаю: «Никто не знал, такое в нашей стране первый раз. Да и если людей бьют, мне надо сидеть и смотреть? Ждать, пока придут бить меня и моего ребенка?» Он такой… хатаскрайник. Объясняю: «Всегда нужно пытаться что-то изменить».
Больше всего меня возмущает, что я ничего плохого не сделала, не нарушала закон, жила по совести, меня, как и всех, на**али с выборами, потом разлучили с семьей. Какого хрена? И теперь из-за прихоти каких-то людей я вынуждена жить не так, как хочу.
Как буду действовать, если с мамой что-то случится? Никак. Там есть сестра, а я здесь буду сидеть, плакать. В Беларусь не полечу. И еще, чтобы вы понимали мою маму и нашу семью. Как-то ей говорю: «Послушай, а если узнаешь, что у меня рак и я умру через два месяца, ты приедешь попрощаться?» Отвечает: «Нет, если ты умрешь, чем я тебе помогу», — и мы вместе смеемся (улыбается). Абсолютно принимаю ее позицию и понимаю, что у нее нет сил ехать. Мы с юмором к этому относимся, что очень важно.
Наталья, 39 лет, Брестская область: «Каждая наша беседа — это слезы и вопросы: „Когда вернешься?“»
— Мама меня рано родила, в какой-то момент им с отцом стало не до ребенка, и меня воспитывали бабушка с дедушкой. Сейчас осталась только бабушка. Отношения с ней у нас всегда были очень близкие. Несмотря на возраст, ей сейчас 85, она активная дама. До сих пор, если даже просто мусор выносит, никогда не появится на улице без макияжа (улыбается).
Когда я вышла замуж, мы продолжили жить в одном городе. Каждый день созванивались. Если бабушке нужен был доктор или помощь в делах, я всегда была рядом. На машине ее везде возила.
В 2020-м мы с супругом участвовали в мирных акциях. Бабушка понимала мою позицию, свою до наступления войны не высказывала. К сожалению, пропаганда, Соловьев и Киселев сделали свое дело.
Так случилось, что мы с супругом купили в Украине землю и занялись фермерством. Еще в 2022-м все вопросы решали из Беларуси дистанционно, но позже мужу пришлось туда перебраться, а я иногда у него бывала. Летом 2024-го мы с детьми запланировали очередную поездку. Помню, зашли к бабушке попрощаться перед дорогой, и у меня в голове промелькнуло, что это последняя наша встреча. Почему? Как говорится, чуйка. Хотя я человек сдержанный, хотелось бабушку обнять, поцеловать.
Через полтора месяца после отъезда к нам пришли с обыском. Им нужен был супруг. Было понятно, ему возвращаться нельзя, а мне что делать? Скоро осень, школа. От мыслей штормило. Знаете, когда хотя бы месяц-два находишься не в Беларуси, некоторые моменты, как все плохое, забывается. Думала, допросят на границе, проверят телефон, и поедем жить свою жизнь. Потом ловила себя на мысли: а если меня возьмут в заложники, чтобы на него давить? Здравый смысл победил: остановила ответственность за детей. Понимала, если со мной что-то случится, их могут поместить в детдом.
Обсуждать мое решение с бабушкой было сложно. Она плакала и где-то на протяжении месяца, пока мы не перебрались в Польшу, не могла поверить, что я не шучу. Не понимала, как это все бросить. Каждая наша беседа — это были слезы и вопросы: «Когда вернешься?» Доходило до того, что звала нас всех назад, винила мужа. Я ей отвечала: «Но он же ничего не сделал». Она: «Да, не сделал, но пусть даже его посадят, зато ты будешь рядом со мной». Потом она посмотрела, что есть комиссия по возвращению. Советовала: «Пусть им напишет, посидит 15 суток, зато ты будешь здесь».
Думаю, она до сих пор не осознает, что должно произойти, чтобы я смогла безопасно себя чувствовать и приехать. Сейчас можем нормально общаться и 20, и 30, и 40 минут. Рассказываю о своей жизни, но в конце обязательно все заканчивается слезами: «Я тебя очень люблю, мне тебя не хватает. Никогда не думала, что без тебя так плохо».
У меня бабушка достаточно волевой человек. Она очень много испытаний прошла в жизни. Я как-то сказала мужу, что за 39 лет не слышала от нее столько слов любви, сколько теперь звучит буквально за один телефонный звонок.
Слышать, как она плачет, очень тяжело. И иногда, если честно, это злит. Объясняю нашу ситуацию, а она не может понять. Какие аргументы приводит? По телевизору же сажают только террористов и экстремистов, а ты ничего не сделала.
При этом я же не могу просто взять и положить трубку. Понятное дело, я хочу ее успокоить, потому что у нее сердце и давление. Сначала прошу, потом ругаю, говорю, что не буду звонить, если не перестанет, то есть в ход идут угрозы и шантаж (улыбается).
Порой и мне тоже хочется расплакаться, но ей я этого не показываю. Кладу трубку и даю себе волю. Не хочу, чтобы она думала, что мне здесь непросто.
Как нахожу в себе силы? Включаю рыбку Дори (герой мультфильма «В поисках Немо». — Прим. ред.), отключаю эмоции и память. Если об этом всем думать, становится еще сложнее. Иногда идешь по улице и вспоминаешь, как увидел у кого-то в Instagram семейное фото. Или, элементарно, замечаешь в «Ашане» (сеть гипермаркетов. — Прим. ред.) капусту маринованную, вспоминаешь, что у бабушки она самая вкусная, и понимаешь, скорее всего, ты ее никогда больше не попробуешь. Я реально смотрю на вещи… Бабушке 85 лет, с ее здоровьем…
Когда предлагаем сделать визу, чтобы она к нам приехала, отвечает: «Нет». Но смартфон, чтобы мы могли созваниваться, освоила. Теперь может набрать меня в Telegram, в Viber, если не снимаю — дозвониться в WhatsApp. Она настойчивая дама (улыбается). Дети растут, а учитывая, что у нас все время был такой «коннект» общесемейный, ей надо следить, во что они одеты, что едят. Поэтому даже если не созваниваемся, какие-то видео скидываю постоянно: вот мы едем в школу, вот наш дом, наш балкон со всех сторон. Такая отчетность. Для нее это тоже будто мы по телефону поговорили.
Первые полгода эмиграции были очень тяжелыми. Меня накрывало так, что не нужно было даже кому-то звонить. Сейчас это реже, но жесткие откаты случаются. Все-таки, когда много лет живешь в одном городе, у тебя семья, двое детей, большой круг общения, все налажено, и тут ты резко обнуляешься… Это непросто. Плюс учитывая, что у меня мамы и папы и так как таковых и не было, а тут еще и бабушку отняли… Самое тяжелое для меня, если с ней, не дай бог, что-то случится, я не смогу даже приехать.
На тему смерти мы шутим. Говорю ей, ты не спеши. Она что-нибудь купит, рассказывает: «Взяла из денег, которые на похороны откладывала». Отвечаю: «Вот есть стимул не умирать, надо доложить в копилку». Понятно, когда говоришь об этом в таком контексте, это легко обсуждать. Но если начинаешь задумываться… Квартиру она мне собиралась оставить, было составлено завещание. Но убедила переписать на другого человека, объясняла: «Я все равно не приеду». Она такая: «Ты что, совсем решила не возвращаться?» Успокаиваю: «Если вдруг что-то изменится, что-нибудь придумаем».
Не скажу, что бабушке там не на кого положиться. У нее остался мой дядя, единственное, он вахтовик и не всегда рядом. А еще спокойнее, потому что в одном городе с ней живет моя свекровь. Они ежедневно созваниваются: «Все хорошо? Жива? Жива?» Да и я отсюда стараюсь о ней заботиться. Через знакомых принудительно кладу в больницу прокапаться, прошу у медиков подойти, спросить, как она. Она слышит, что это от внучки, и для нее это как бальзам на душу.
Самое тяжелое в нашей ситуации — принять, что, возможно, мы больше не увидимся. А так хотелось бы побыть вместе, обняться, прийти в гости, поесть ее еды. Оно, кажется, и без этого можно спокойно жить. Но когда у тебя этого нет… Эти бабушкины пирожки, они вдруг становятся очень ценны. В них прям какой-то такой смысл жизни.
Евгения, 48 лет, Гомельская область: «Мы все приняли эту ситуацию и стоически держимся. Думаю, это генетическое»
— В 2021-м я осталась без работы: в компании не продлили контракты со всеми, кто ходил на протесты. Через два года, когда обустроилась в России, узнала, что на меня завели уголовное дело, и переехала в Турцию. В Беларуси оставались родители. Серьезных проблем со здоровьем у них не было, но в один из дней мама сообщила, что папа умер. На даче пошел проверить воду и упал. Рядом был врач, но отца не смогли спасти. У него оторвался тромб.
В тот момент за маму очень волновалась, за то, как она это переживет. Ни я, ни сестра (Елена живет в Украине) не могли до нее дозвониться. Я набрала своей подруге, попросила зайти, пока крестная ехала туда из другого города.
Неделю мама была не в силах разговаривать. С сестрой все узнавали через крестную, которая находилась рядом и ее поддерживала. Напряжение у меня не сходило. Состояние из серии: сосредоточился и из всех возможных вариантов выбираешь тот, который можешь сделать. Думаю, у меня включился режим энергосбережения: в 2020-м я перенесла два инфаркта, причем на ногах. Нельзя до такой степени погружаться в горе, чтобы это повлияло на здоровье, поэтому адекватно воспринимала обстоятельства: все мы здесь (на земле. — Прим. ред.) временно. У меня три образования — я юрист, художник и мандала-терапевт. В день, когда папы не стало, разобравшись с вопросами, которые можно было решить, рисовала мандалы. Эта практика хорошо помогает выйти из кризисных ситуаций.
За все эти годы мама ни разу не обронила: «Было бы хорошо, чтобы ты приехала». Она прекрасно понимает: я не могу. Мы обсуждали, если с ней что-то случится, я не полечу в Беларусь. Иначе потеряю несколько лет жизни, я к такому не готова. Мы все приняли эту ситуацию и стоически держимся. Думаю, это генетическое. Мои бабушки, дедушки прошли войну и остались живы. Папин отец руководил разведвзводом, мать была военным врачом. Они все время находились на передовой. Родные со стороны мамы были в оккупации.
Маме сейчас около 70 лет, раз в год она ко мне прилетает на две недели. Чтобы вы понимали, она до сих пор работает, а еще у нее дача, поэтому перед тем, как взять ей билеты, всегда уточняю: «Что там у тебя с графиком?» Недавно спросила: «Ты понимаешь, что можешь находиться у меня 90 дней? (суммарно без визы беларусам разрешено быть в Турции 90 дней в году. — Прим. ред.)» Я просто живу у моря, а она его очень любит и хорошо плавает. Вчера разговаривали, говорю: «Приезжай, у меня +27°С, сезон в этом году шикарный». Она: «У меня работа, я еще дачу на зиму не закрыла» (улыбается).
Созваниваемся фактически ежедневно. А еще у нас в семье принято, что все на айфонах. В них включена функция отслеживания. Не для того, чтобы проверять, где человек находится, а чтобы не беспокоиться. Если мама не берет трубку, сразу смотрю, где она. Она активная, ходит в театр с подружкой, на концерты, если какие-то есть. А так либо работа, либо дача.
Недавно, когда она ко мне прилетала, призналась, что временами ей тяжело. До всех этих обстоятельств (речь о событиях 2020-го и после. — Прим. ред.) она мечтала в старости купить домик у моря и спокойненько жить. После истории с папой мама понимает, что возраст дает о себе знать. Говорю, нужно принимать решение и где-то приземляться, ведь даже если в Беларуси что-то изменится, я уже не вернусь. Кем я там буду? Кто меня ждет? Да и сама себя не вижу в этой стране. Ответила, что думает над переездом, но пока у нее дача. Когда не сможет за ней нормально смотреть, тогда серьезно и поговорим об эмиграции.
Как она восприняла этот наш разговор? Внешне спокойно, но моя мама — руководитель, у которого за плечами много лет стажа, так что по ней ничего не определишь.
Что для меня самое сложное в данной ситуации? Как и у любого мигранта — одиночество, переживание и понимание: если что-то случится, ты не сможешь быть рядом. Поэтому надо думать только о хорошем, чтобы все были живы-здоровы. А с остальным разберемся.
